Крепость - Страница 20


К оглавлению

20

Эссену все это не очень нравилось, он вообще не любил того, чего не мог понять, но давать задний ход уже не было смысла. Корабли сблизились и мягко-мягко соприкоснулись бортами. «Рюрик» нависал над «Херсоном», однако не слишком сильно, матросы начали ловко перебрасывать трапы, заготовленные, очевидно, еще на Черном море. Похоже, там они операцию по такого рода швартовке проводили не раз и не два, все было отработано до мелочей. Кстати, и людей на «Херсоне» было много, хотя это как раз нормально.

Адмирал усмехнулся. Даже если идея с кораблем-базой окажется неудачной, вторая часть учений, на его взгляд, куда важнее. Совместная отработка высадки десанта, при которой важны слаженные действия армии и флота. Необходимость подобной слаженности доказал еще великий Ушаков, небольшими силами поставивший под контроль и Черное, и Средиземное моря. Тогда и британцы предпочитали не рисковать и не связываться с русскими, и турки боялись лишний раз открыть рот. О французах, раз за разом крепко битых, и говорить нечего, не то что сейчас. И если флот не хочет всю войну отсиживаться в портах, такие учения нужны. Да и в принципе затея с плавучей базой, возможно, себя оправдает, только нужны будут для нее корабли специальной постройки, а не на скорую руку переделанные транспорты.

Задумавшись, Николай Оттович упустил момент, когда Эбергард поднялся на борт его корабля. Глядя на сухощавую фигуру черноморского адмирала, он подумал, что не зря те места считаются курортом. Вон как помолодел – сейчас ему не дать больше сорока, и двигается легко. Эссен даже немного позавидовал ему. Эбергард ведь родился на четыре года раньше его, а выглядит даже моложе Бахирева. А ведь командира «Рюрика» никто не посмел бы назвать стариком. Бодрый, подтянутый, как и положено настоящему казаку, гроза всех женщин Петербурга. Но тем не менее Эбергард и впрямь выглядел моложе любого из них. И по трапу поднялся не степенно, как положено пятидесятишестилетнему адмиралу, а едва не взлетел, что больше пристало только закончившему кадетский корпус мичману. Разве что не улыбался, а был необычно серьезен.

– Ну, здравствуйте, Андрей Августович, – дежурно улыбнулся Эссен. Все же особо теплых чувств к Эбергарду он не испытывал.

– Здравствуйте, Николай Оттович. Ну что, приступим…

Договорить он не успел. Огромный корабль вздрогнул, как будто его ударили исполинской кувалдой. Зазвенела, как натянутая струна, толстая бронированная палуба, с воплем покатился по ней не удержавшийся на ногах матрос. Кто-то взвыл диким голосом. Крейсер тяжело качнулся, и Эссен сумел удержаться на ногах, только схватившись за поручни. И тут он увидел Эбергарда.

Черноморский адмирал стоял, широко расставив ноги, и лицо его было… Странное такое лицо, сосредоточенное и злое, как будто происходящее не являлось для него чем-то неожиданным. А может, виной тому был неяркий серовато-зеленый свет, льющийся, казалось, отовсюду. Эссен поднял голову и почувствовал самый настоящий страх.

Страх был ему знаком, как и любому нормальному человеку, однако это чувство имеет много ипостасей. Тот, который адмирал Эссен испытывал доселе, был совсем иным. Вой снарядов, сотрясающийся от их ударов корабль, звон осыпающихся на палубу осколков, недавно злых и смертоносных, а теперь просто кусков горячего и противно воняющего металла… Этот страх заставлял сердце биться чаще, гоня по жилам кровь и позволяя мозгу работать холодно и четко. И другой, дикий, высасывающий душу, тоскливый страх, когда поворачивала назад уже прорвавшаяся из артурской ловушки эскадра, когда тонул его корабль, когда сам он, вместе с экипажем и другими участниками обороны крепости, попал в японский плен. Эссен никогда и никому не признался бы в этом, но глупо врать самому себе.

Однако такого потрясения, как сейчас, Николай Оттович фон Эссен никогда не испытывал, и причины тому были. Над кораблями как будто опустился гигантский купол, от которого и исходило то самое сияние, пронизанное всполохами фиолетово-красных молний, столь огромных и частых, что непонятно было, то ли их много, то ли она одна такая, бьющая в никуда и не желающая останавливаться. Однако это были еще цветочки. Невероятно, но море тоже начало выгибаться, те участки, которые соприкасались с куполом, поднимались вверх, ему навстречу, а центр, в котором находились корабли, напротив, проваливался вниз, и создавалось впечатление, что люди оказываются в центре огромной сферы. Непонятно почему, но Эссен понял: сфера вращается, причем столь быстро, что это невозможно заметить глазом, и все же все происходило именно так. И корабли, повинуясь этому движению, тоже начали медленно-медленно разворачиваться. Страшно было даже представить, какие силы способны на такое. А потом сфера начала сжиматься, и как раз в этот момент он почувствовал тот самый приступ животного, панического ужаса. Наверное, именно так чувствует себя мышь, попавшая в мышеловку, на которую медленно опускается грубый крестьянский лапоть. Дикий, парализующий от осознания собственного бессилия страх… А потом была яркая, режущая, кажется, не глаза, а сам мозг, вспышка, дикая боль, после чего сознание милосердно покинуло его.

Когда адмирал Эссен пришел в себя, первое, что он ощутил, было бьющее прямо в глаза яркое солнце. Это показалось неприятным и странным. С первым он справился запросто, просто-напросто прикрыв лицо ладонью. Движение получилось замедленным и отозвалось тупой болью в мышцах, но, в общем, было терпимо. А вот солнце… Эссен отчетливо помнил, что над морем сегодня висела обычная для этого времени серая хлябь. Низкие, насыщенные водой и чуть не прорывающиеся под ее тяжестью тучи, но никак не солнце. А потом пришло понимание того, что произошло, резко, как будто включился прожектор, и он рывком сел.

20